Наш старый домашний врач настоятельно советовал мне в интересах укрепления моих легких заняться пением. У меня был замечательно хороший голос, и пение доставляло мне; радость. И вот Дрейер предложил мне, помимо школьного хора, где я считался «героическим тенором и ведущим музыкантом», петь также в его церковном хоре.
Наш школьный хор по своему уровню был лучше среднего, ибо Дрейер был достаточно честолюбив, чтобы не только навязывать ему патриотические песни и страшно скучные для нас мотеты Грауна, но и ставить перед ним более серьезные задачи: мы пели Баха, Генделя, Мендельсона. Для школьного хора это было замечательно, поскольку музыкальное воспитание в школах было крайне скудным. Начиная примерно с девяти лет (первый класс средней школы), мы два часа в неделю занимались у преподавателя пения. Урок пения состоял из того, что мы на один и лишь в редких случаях на два голоса разучивали народные и довольно много патриотических песен. Нам преподавали нотную грамоту, а также гаммы, тональности, интервалы с тем, чтобы мы могли петь с листа по имевшимся в школе песенникам. Но в подлинном смысле слова этого никогда не делалось, ибо не проводилось упражнений ни на слух, ни на интервалы, так что о сколько-нибудь уверенном пении с листа не могло быть и речи.
Учитель пения заставлял нас заучивать мелодии, в данном случае и для второго голоса, затем за мелодией следили по книге. Песен ввиду этого пелось очень мало. Даже после отсева лишенных музыкального слуха класс довольно долго разучивал песню. По правилам не поющие учащиеся должны были слушать пение, но так же, как на уроках гимнастики, изобретались всевозможные предлоги, купить колбасу чтобы не присутствовать на уроке. Повсеместно преподаванию пения и гимнастики придавалось так мало значения, что учителя весьма великодушно относились к пропуску уроков. Дезертирство с уроков пения ограничивалось только требованием, чтобы школьный хор располагал достаточным числом сопрано и альтов.