И тут, впервые в жизни, я получил совет: «Если Вы призваны сочинять музыку и сознаете это, отбросьте все остальное прочь и любой ценой добейтесь возможности жить ради этого. Вы были бы недостойны своего дарования, если бы не сделали этого. А если сегодня у Вас недостает еще мужества на такой шаг, тогда начните с того, чтобы выработать в своем характере такое мужество. Это будет иметь, пожалуй, еще более важное значение, чем специальное образование, которое так или иначе получает каждый, обладающий достаточными способностями».
Мы засиделись до глубокой ночи, и я лег спать, ошеломленный разговором и вином. На следующий день я забрался куда-то довольно высоко, присел на залитой солнцем горе и долго размышлял. Я никогда больше не видел Делаго, но постоянно думал о нем. Мужество, о котором он говорил мне, я обрел лишь десятки лет спустя, когда, как мне казалось, преодолел все то, что заботливые родители привили мне в качестве самого необходимого для «приличной» жизни. Но я вспоминаю еще одно: Делаго разъяснил мне разницу между мужеством и легкомыслием.
Наконец, я начал работать также и в горах. Летом 1912 года я вместе с Руттманом прожил три месяца во время летних каникул в Пертизау. Он занимался живописью, я – музыкой. Этим заинтересовались, между прочим, возвращавшиеся вечером с луга коровы. Одна из них частенько просовывала морду в окно, когда я играл на фортепьяно, другая пугалась руттмановского мольберта и со страху уносилась вскачь, опти money описывая большие круги: это была реакционная корова. Мы работали или взбирались на Рофан или на вершину Ламзена…
Я пишу так подробно о своей любви к горам, так как не хочу больше возвращаться к этому. С другой стороны, я убежден, что переживания, связанные с этим ландшафтом, его людьми, их бытом, произвели на меня очень глубокое впечатление.