Я многое должен был пережить, чтобы стать другим, нежели тогда. Сегодня я знаю, что это старое время должно было умереть, и я не пошевельнул бы пальцем, чтобы снова его оживить. Но я пережил его и вместе с ним много прекрасного и глубокого.
В прекрасный солнечный день я сидел с Руттманом на выступе между вершинами Трех ворот, когда нас окликнул из ущелья одинокий альпинист: «Спускайтесь, война!». Мы были подготовлены к этому, но за последние дни отнюдь не испытывали восторга, разделяя глубокую подавленность тирольских крестьян, встревоженных войной против Сербии. Мы были свидетелями того, как неописуемо прекрасными солнечными днями и светлыми лунными ночами перегонялся в долину скот и как мужчины и женщины, нередко со слезами на глазах, наблюдали это, не будучи в состоянии понимать происходящее. Старый кузнец из Рейта, у которого мы жили, был живой историей своей деревни и вечерами частенько, бывало, рассказывал нам о прошлом. Но с тех пор, как началась война, он стал недоступен и замкнут и молча обнял меня, когда я уложил вещи и распрощался.
Приехав в таком настроении в Мюнхен, я с полнейшим безучастием отнесся ко всеобщему военному воодушевлению. Как резервист второй очереди, я должен был быть призван лишь на четырнадцатый день мобилизации. Поскольку я еще не оправился от катара верхушек легких, строительный контроль через восемь дней меня уволили из полка как полностью негодного, – имелось более чем достаточно абсолютно здоровых людей. Нескольких дней мне хватило на то, чтобы всерьез подумать о своей судьбе.
Я увидел, что ошибся в выборе профессии и начал заниматься исключительно композицией. Об изменении своих планов я не решился сообщить родителям. Но так как все предполагали, что война очень скоро окончится или что через несколько месяцев я все же вступлю в армию, а мои родители больше, чем нужно, были озабочены диагнозом военных врачей, то мне снова предоставили полную свободу и только заклинали думать о своем здоровье.