И все чаще звучало: «Не похоже, чтобы это был Дворец», «ничего похожего на Дворец, никакой архитектуры». Подобия небоскреба и эллинга в проекте АРУ казались «сараем и стеклянной коробкой», в них не хватало «массивности».

В вопровском проекте и проекте Н. Ладовского не находили «ничего  стремящегося вверх», в проекте Б. Иофана – «пролетарской идеологии» “. Один из рабочих считал, что «на площади надо поставить фигуры рабочих и вождей, чтобы демонстранты шли и приветствовали их, во Дворце нужно иметь фигуры наших вождей». Другому оратору не все было столь ясно. Он признавал, что «очень трудно сказать, каким надо сделать Дворец Советов», однако «формы его не должны быть громоздкими и резкими. Надо использовать в нем все виды пролетарского искусства. Само здание не должно быть разбросанным. Оно должно быть компактным, без излишней крикливости». Третий не сомневался в том, что «здание должно стремиться вверх, выражать праздничность». Он же был убежден, что «пролетарской архитектуры у нас еще нет» – «наша архитектура начнется с Дворца Советов». Его не пугали «куб, шар, полушарие, ремешок для часов panerai», представленные в некоторых из пятнадцати проектов, так как он верил, что «из таких форм мы сможем сделать свою форму» с помощью «коллективной работы всей пролетарской общественности». И вновь, вторя отзывам членов Экспертной комиссии, рабочий инструментального цеха требовал: «Нам массивность нужна. Когда мы видим массивное, это говорит за что-то крупное, грандиозное. В то же время надо, чтобы было красиво и чтобы давало отпечаток революционной эпохи, отпечаток построения нашей первой пятилетки».

Прямодушное, это заявление очень точно донесло до наших дней представления об эстетическом идеале в архитектуре, которые сопутствовали началу второго, основного этапа проектирования Дворца Советов, закончившегося в феврале 1932 г.