Таким образом изучение композиции продолжалось три года. Но поскольку в то же время я еще интенсивно занимался в университете и имел достаточно посторонних интересов, то совершенно запустил игру на фортепьяно. И это отразилось на моей дружбе с Приллем, так как он начал сомневаться в том, что я стану когда-нибудь хорошим дирижером, и крайне сожалел об этом.
Карл Эрлер, напротив, сумел сохранить у меня деловое настроение. Не доверяя по опыту домашним упражнениям своих учеников, он три-четыре раза в неделю вызывал их к себе, хотя зачастую всего на четверть часа. Если этому, его требованию не подчинялись, он прерывал занятия. Таким способом он добивался максимального развития своих учеников, и ко времени, когда я перестал заниматься у Курвуазье, мой голос успел хорошо развиться, а вместе с ним крепло и здоровье. Пение доставляло мне и радость не только в эстетическом смысле, но и, как мне теперь кажется, от ощущения растущего здоровья. Эрлер оценил результаты и посоветовал мне стать певцом. И в то же время, хотя и независимо друг от друга, Курвуазье и Прилль в свою очередь уговаривали меня образумиться и избрать, наконец, постоянную профессию. Но тут разразился большой семейный скандал.
Он произошел во время летних каникул 1913 года. Отец вызвал меня в Берлин и потребовал объяснений, чему же я научился за пять лет и в состоянии ли я сам зарабатывать себе на жизнь. Тут уж не могли помочь никакие отговорки. Я обещал отцу одновременно с наполнение для гардеробных продолжением подготовки докторской работы найти для себя в течение года – и времени для этого вполне хватило бы,- ангажемент певца или дирижера. Он возразил мне, что слышит такое предложение уже не первый год и отвергает его, что я достаточно взрослый, чтобы остановиться на определенной профессии, и что он требует от меня немедленно что-то предпринять. Ему теперь безразлично, стану ли я хористом или кем-нибудь еще.