Отец был настолько привязан к фирме, что считал дело своей жизни более или менее напрасным, если единственный сын не продолжит его. Темпераментный и вспыльчивый, он не желал спустить этого ни матери, ни мне. Ссоры в нашем доме приняли столь мучительный характер, что у меня рано созрело решение оставить Берлин после окончания средней школы.
Но теперь, когда дело зашло так далеко, я очутился в довольно странном и неопределенном положении: я не знал толком, кем хочу быть. Я был убежден, что должен иметь постоянную профессию музыканта, но какую именно -это было для меня совершенно неясно. Стать пианистом или скрипачом я не собирался, так как сознавал свою неспособность к этому. Напротив, благодаря своему хорошему голосу и радости, которую доставляло мне пение, я был близок к мысли сделаться певцом. Однако больше всего обсуждалась профессия дирижера. Дрейер также высказывал интерес к продолжению моего учения, и когда в одном случайном разговоре с Артуром Эгиди он упомянул о моем желании уехать в Мюнхен, Эгиди дал мне рекомендацию к Паулю Приллю. Прилль, самый старший из трех братьев, известных как отличные музыканты, имел позади довольно успешную деятельность в качестве театрального дирижера. Но в Берлине в последние годы он не был очень признанным концертным дирижером и решил принять приглашение на должность постоянного капельмейстера нового мюнхенского оркестра концертного объединения, образовавшегося из оркестра Кайма.
Эгиди, по-видимому, полностью разгадал мои слабости, шпунтованная доска а именно то, что знал я довольно много, а умел мало, и почувствовал, что мне нужен учитель не только очень опытный, но и весьма энергичный. То, что, кроме того, я должен был посещать университет, отвечало не только моему желанию, но и желанию моего отца. Требуя от меня сдачи докторского экзамена, он воздвигал новое препятствие на моем пути. При этом он хотел еще больше увеличить мои возможности в выборе профессии.