Неотвратимость судьбы подчеркнута тем, что Севастьян ни к чему не привязан, но не в его власти бежать от страдания. Длинные стрелы, его пронзившие, секут пространство под разными углами, как беспощадные удары, падающие на тело героя, которое изогнулось от боли. Мышцы напряглись, плечи поднялись инстинктивным движением, обрисовав резко выступающие ключицы. Голова закинута вверх, лицо искажено гримасой муки, надломившей брови, отразившейся в глазах, приоткрывшей рот, из которого, кажется, вылетают слова мольбы, обращенной к небу. Нервные изгибы фигуры передаются складками ткани, обвязанной вокруг бедер и развевающейся в пространстве изломанными, смятыми концами.

В чрезмерной патетике, в сильной мимике лица, в возросшей жесткости рисунка, в искусственной трактовке складок явно выступают черты, характеризующие последний период творчества мастера. Все сконцентрировано на показе страдания как страшного закона жизни, на утверждении бессилия перед ним человека, ибо речь идет уже не о превратностях героической борьбы против зла жизни, а о вечном божественном законе, против которого человек не может восстать. Поэтому Севастьян изображен не как борец и герой, а только как страдалец, в лице которого читается выражение религиозного экстаза. Возможно стоит купить тиски слесарные

Чтобы сделать предельно ясной мысль о бренности жизни и о бессилии человека перед неизбежностью страданий и смерти, старый, уже чувствовавший дыхание смерти художник изобразил внизу свечу с угасшим, дымящимся фитилем и обвивающую ее ленту, на которой написано: «Только божественное устойчиво, остальное – дым».

Так с новой силой сказались в старости противоречия сознания Мантеньи, и теперь его теряющий ясность ум не сумел восторжествовать над мрачными тенями средневекового прошлого, доставшимися ему в наследство. Поэтому в последнем его произведении верность реалистической трактовке формы и преклонение перед земной красотой и силой человека переплелись с горьким пессимизмом, с религиозной экзальтацией и утверждением аскетической христианской идеи.